Прохоренко Анна Тарасовна (д. Припечино):
— Когда началась война, мне было 18 лет. Мы жили в деревне Долгое. Всех мужчин забрали на фронт. А нас, девчат, послали рыть окопы под Славгород, вблизи деревни Толкочевка. Ездили на телеге со стариком. Нам нужно было копать 2 метра в глубину и 1 метр в ширину. Распределились по одной и копаем каждая свой участок. Тут летит немецкий самолет и с него в рупор фашист нам говорит с издевкой: «Советские панночки, не копайте ямочки, наши таночки, не боятся ваших ямочек!». Я от страха забилась в кусты. Самолет улетел, мы снова приступили к работе. Где-то к вечеру со стороны Славгорода идет наш солдат с винтовкой на плече и патронташем на поясе. Он нам стал говорить: «Детки, спасайтесь хоть вы, во-во немец…утекайте по домам». После его слов мы положили лопаты и свои пиджачки на телегу, а сами ходу через лес домой. Вскоре все загрохотало. Мы сидели дома и не знали, что будет дальше, уцелеем ли. Назав-тра нам объявили ехать на расчистку аэродрома в Чериков. Только приступили к работе, как в небе появляется советский самолет. Спустившись ниже, нам в громкоговоритель пилот сказал: «Все это напрасно, немец наступает, бегите домой». Мы бегом на деревню. Через деревню шли наши части: и пехота, и танки и конные. Я вышла на дорогу и стою, провожаю взглядом уходящих солдат. Ко мне подошел один их них и предложил забрать молодую жеребку, которая уже не могла передвигаться. Мы ее взяли. Она была вся побита пулями, измученная, худая. Сказал: «Если останетесь живы, то вам пригодится в хозяйстве». Понимал, видимо, что дальнейшая судьба людей в деревне не известна. Мы взяли лошадку, потом долго ее выхаживали, лечили ее раны. И она поправилась.
Вскоре пришли немцы. Они забирали телят, другую живность. На улице разжигали костры и готовили пищу. Ходили по домам, собирали яйца, молоко, сало.
В конце деревни была ферма, на которой содержались свиньи и коровы. Почему-то там, на ней, остался русский солдат, может, не успел уйти со своими. А немец, увидев его, сразу подскочил к нему… и ножом по горлу. Убили его прямо в сарае фермы. Как только стемнело, мы втроем на тачанке перевезли его тело к речке и похоронили на берегу. Впоследствии, когда немцы ушли из деревни, мы документы убитого парня отправили армейским начальникам. После войны его родственники и односельчане перезахоронили останки солдата возле здания конторы.
Не могу забыть случай гибели моего дяди, брата мамы, Ивана Гузнякова. Его поставили председателем колхоза в Веремейках. Когда немцы понаехали, подослали к нему деревенского жителя позвать его на улицу. Когда он вышел из дома, то его сразу прямо на дороге и застрелили вместе с предателем. Дождавшись темноты, его жена Евгения оттащила тело мужа к обочине и прикопала его в канаве, а сама, спасаясь от расправы, вынуждена была бежать в Рынковку.
Власенко Софья Кирилловна (а/г Веремейки):
– Мы жили в поселке Холодня Чериковского района. До войны у нас было всего дворов пятнадцать, но настолько дружно жили, помогали во всем друг другу. Мне было уже двадцать лет, взрослая была девушка. Мой папа ушел на фронт вместе с другими деревенскими мужчинами. Помню, как меня и еще девчат Аню Жигало и Катю Морозову отправил бригадир в Гронов на запряженных лошадьми телегах, где мы на подводах доставили солдат, их амуницию и вооружение в Славгородский район. Там они забрали наши телеги и лошадей, но, пожалев нас, довезли до Черикова. Мы добрались домой. Вскоре через поселок идут наши солдаты. Все деревенские суетились: то воды из колодца подадут им, то угощение какое. Соседка маме говорит: «Знаешь, Агафья, все в поселке прячут свои пожитки и хорошие вещи, надо и нам, а то мало ли…». Мы стали тоже свое добро прятать. Во дворе лежали корчи из сгоревшего болота, которыми топили печку. Часть своих вещей мы спрятали под этими корчами, накидав их в кучу, а другую часть положили в копне сена.
Немцы остановились на Янове в дубовой роще, установили там кухню. Как только утро, так: «Матка, матка, яйка, шпик». Полицаи были похуже немцев. К нам они приходили из Норков и Щетинки. Рыс-кали по домам, просто грабили людей. К нам пришли и нашли во дворе наш схрон. Там были и вышитые ручники-набожники. Мама просила знакомого полицая: «Коля, оставь хоть что-нибудь, у меня ж есть дочки, им нужно». Все забрали подчистую, ни платочка не оставили. Однажды немец заскочил за мной в сени, понятно, с каким интересом. Мать вмешалась, объяснив немцу жестами, что я еще маленькая. А тот, увидев на стене копченый окорок, оставшийся с Пасхи, загаргатал: «Ой, гут, гут». Начал остатки мяса с него обрезать, а потом тычет в мать костью и хохочет: «Матка, на пистоле».
Немцы убивали домашних овец, свиней. К нам заскочили в сарай: «Ой, шпик, шпик!». Освежевали нашего кабана. Мать плакала.
Когда мы ушли в лес, сожгли наш поселок. Пришли на пепелище, нет одежды, еды — нищета.
На войне погиб мой брат Николай, его имя занесено на доску обелиска в Веремейках. Брат Николай и мой отец пришли с фронта ранеными.
Олеся Панимаева
: — Когда началась война, мне было 18 лет. Мы жили в деревне Долгое. Всех мужчин забрали на фронт. А нас, девчат, послал){kind=link}